Картошка с кукурузой меня сейчас не интересовали. Похожие насаждения могли быть и в прошлом, и в будущем; и в параллельной вселенной, и во сне. Отсутствие дорог лишь говорило о том, в какой именно стране я находился: то наша отличительная черта – была, есть и будет, как мне казалось. Какое-то время я смотрел сквозь запыленное окно на сельские пейзажи. Потом сомкнул плотнее челюсти, чтобы не щелкать зубами, прикрыл глаза. Надеялся, что сумею породить гениальные умозаключения. Но сам не заметил, как задремал.

Глава 3

– Эй, просыпайся!

Я почувствовал толчок в бок. Разомкнул веки, увидел перед собой тонкую загорелую шею и покрытый короткими русыми волосами затылок. Не сразу сообразил, что за картину узрел. Громко зевнул. Огляделся. Не без удивления понял, что нахожусь в салоне автобуса вместе с шумной ватагой студентов. И моего роста снова не хватает, чтобы смотреть поверх головы сидевшего передо мной парня. Взглянул на свои руки – маленькие, почти детские. Тот странный сон продолжился.

Сообразил: автобус сбавил ход, покачивался, словно не ехал, а подкрадывался. Я выглянул в окно. Пейзаж не изменился. Все те же поля и жиденькая лесополоса. Солнце светило уже не в лобовое стекло – слепило меня со стороны, где сидела хмурая соседка. Не помню, когда мы свернули и когда солнце успело подняться так высоко. Мне почудилось, что кто-то перемотал время: утро резко сменилось днем.

«Неужели я так долго спал? Получается, я спал во сне? Такое вообще бывает?»

– Эй, просыпайся, – повторила Боброва. – Сказали: мы почти приехали.

– Куда?

– В колхоз, куда же еще.

Студентка одарила меня презрительным взглядом. И тут же отвернула лицо к окну, будто испугалась, что я продолжу спрашивать глупости. Но к ней новые вопросы в моей голове не появились. Хотя я все же отметил: «Давно меня так не называли». Если ко мне вообще когда-то так обращались: «Эй». «Теперь понятен мой статус среди однокурсниц, – подумал я. – Не „Димочка” и даже не „Славик” – всего лишь „Эй”. Чувствую, на кокетливые взгляды девчонок мне рассчитывать пока не стоит».

Из автобуса нас высадили в поле, около небольшого кирпичного строения с покатой крышей, покрытой серой черепицей. В колхозах мне раньше бывать не доводилось, но одинокое здание среди полей даже вместе с прижимавшимися к ней мелкими деревянными постройками выглядело уж очень скромно для «колхоза имени Ильича». Нам объяснили, что в этом домике обычно обитала бригада трактористов, что обрабатывала окрестные поля. Здесь колхозники питались, отдыхали – в сезон. Теперь на неделю уступили свое жилище нам.

Колхозники провели беседу с усатым доцентом и с нашим старостой. Мы в это время, подобно стаду овец, толпились на месте высадки (автобус уехал, едва из салона выбрались студенты). Лишь сейчас я с удивлением отметил, что девчонок в нашей группе немало, почти половина состава. Удивился: что позабыли они на «открытых горных работах»? Когда я учился в Зареченском горном институте девяностых, в моей группе было только пять студенток, диплом после пятого курса защитили две.

Колхозники укатили. Поспешно, будто боялись: мы станем их просить вернуть нас в город. Но пока среди студентов не звучали жалобы и мольбы вернуть их домой, к маме. Напротив, среди первокурсников царило веселье. Поднятая машиной колхозников пыль медленно оседала на сухую, изрезанную трещинами землю. Я проводил автомобиль взглядом и в хвосте длинной процессии направился к унылым строениям. Видел, что над крышей дома струился дымок, понадеялся, что нас не погонят на поле голодными.

Доцент со старостой устроили экскурсию по новому жилищу уже для нас. Показали две похожие на казармы комнаты (заставленные двухъярусными деревянными кроватями): «девочки направо, мальчики налево». Сообщили, где колодец, где дрова для печи, доцент пообещал расписать очередность дежурств по дому. Славка Аверин ткнул пальцем в сторону расположенных на улице «удобств». Повел нас в столовую. Сказал, что обед нам колхозники приготовили, а вот ужин придется готовить самим.

После простенького, но сытного обеда студенты отправились делить койки в спальнях. Мне досталась кровать на нижнем ярусе, ближе к дальней от входа стене. Ее для меня застолбил Пашка Могильный. Его кровать находилась в ряду после моей, под койкой Славки Аверина. Похоже, бывшие дембеля, поселившиеся вместе со мной в комнате общежития, решили взять надо мной шефство. Я этому противиться не стал: пока не разобрался, где очутился (сон или нет?), пребывал в легкой прострации.

Выдалась, наконец, минута, чтобы заглянуть в рюкзак. Видел, что студенты переодевались для полевых работ. Решил последовать их примеру, потому что догадывался: те брюки, что были на мне сейчас, вполне могли оказаться парадными. Резиновых сапог среди своих вещей не обнаружил, единственной сменной обувью оказались серьезно потрепанные кеды. Еще увидел в рюкзаке кучку до дыр застиранного нижнего белья, синие текстильные штаны с вытянутыми коленками… и буденовку.

Достал суконный шлем из рюкзака, повертел его в руках. Не новый головной убор с потертыми краями и попахивавший нафталином. Ткань и звезда над козырьком выгорели, словно буденовка редко лежала на дне сумки или чемодана, а уже немало повидала на своем веку. Вспомнилась та новогодняя фотография, где присутствовал Комсомолец. Та ли это буденовка, я определить не смог. Похожа. Такая же нелепая. От мысли, что головной убор мне на поле не помешает, отмахнулся, вернул суконный шлем на дно рюкзака.

Радовало, что в колхозном доме не оказалось зеркал: я не видел себя со стороны. Но уже то, как усмехались при виде меня одногруппники, намекало, что мой прикид не годится для столичного показа мод. Хотя я мог бы то же самое сказать и об окружавших меня студентах. Ни один из них не явился для уборки урожая в наряде от Версаче или в найковском спортивном костюме. А вытянутые коленки присутствовали не только на моих штанах. Славка Аверин протянул мне сложенную из газеты шляпу, точно такая же красовалась и на его голове.

– Так…

Голоса собравшихся на площадке около колодца студентов смолкли. Доцент, сменивший отутюженные брюки на штаны от спортивного костюма, указал рукой на меня. Сощурился, будто о чем-то задумался. Пощелкал пальцем. В новом наряде он выглядел еще моложе. Если бы не усы, казался бы первокурсником. Доцент, как мне показалось, и сам это понимал: удерживал на лице напускную маску строгости и высокомерия (чтобы выглядеть начальственно), пытался выставить себя в лучшем свете.

– Усик, – подсказал Пашка Могильный.

Он стоял справа от меня.

– Да, Усик, – сказал доцент. – Что это у тебя на ногах?

– Кеды, – ответил я.

Нацепил на голову пилотку из газеты «Труд».

– В этом ты собираешься работать? – спросил усатый начальник.

Он пригладил усики – прикрыл рукой усмешку.

Улыбнулись и стоявшие рядом с ним девчонки.

– В этом я собираюсь хорошо работать, – подтвердил я.

Старался, чтобы мой голос звучал браво.

– Ты вообще понимаешь, куда приехал? – спросил доцент. – Здесь не городской парк, мальчик. Где твои резиновые сапоги… студент?

Все студенты посмотрели на мои ноги – на кеды.

Мне вдруг вспомнился мультфильм «Каникулы в Простоквашино», где Шарик купил кеды вместо валенок. Представил, как выглядел сейчас в глазах окружающих. «Шарик, ты балбес», – мысленно повторил я слова Матроскина. Но балбесом себя не почувствовал.

И смущенным тоже: не без штанов же стоял перед строем ранимых девиц. Да и в том случае тоже… Взглянул на свою далеко не новую обувь. «Не угробить бы в этом колхозе кеды», – подумал я. Уже узнал: стипендию мне выплатят только в октябре. Если не проснусь раньше.

– В магазине, – сказал я. – Дожидаются моей первой стипухи.

Скулы доцента налились краской, отчего мужчина еще больше помолодел: теперь казался ровесником того же Аверина.